Мария Салтанова
Далекое и близкое
Интерес к искусству аутсайдеров появился в обществе достаточно давно. Начиная с конца XIX века все больше внимания привлекали работы непрофессиональных художников, творчество ремесленников, экзотические артефакты, детские рисунки и прочее. Такие произведения стали предметом коллекционирования и источником вдохновения.

В начале XX века психиатр Эмиль Крепелин начал собирать рисунки своих пациентов. Со временем это собрание досталось его коллеге Хансу Принцхорну, который в 1922 году опубликовал книгу «Художественное творчество душевнобольных». Надо отметить, что ее восторженно приняли в художественной и богемной среде. Позднее книга попала в руки к французскому художнику Жану Дюбюффе. Отчасти вдохновившись ею, в 1940-х годах он ввел понятие «ар-брют», обозначив так группу интересовавших его авторов. В первую очередь его привлекали работы людей с ментальными особенностями.

В каталоге выставки «Предпочитаем ар-брют культурному искусству» Жан Дюбюффе писал: «...Признанное искусство не может представлять искусство в целом, это скорее активность определенной клики: когорты интеллектуальных карьеристов. …Быть профессионалом в искусстве, так же как в игре в карты или в любви, это значит уметь немножко плутовать. Настоящее искусство там, где его никогда не ожидаешь найти…»1.

Интерес к подобному искусству не угас, и в 1970 году британский искусствовед Роджер Кардинал предложил термин «аутсайдер-арт» для определения творчества еще более разнообразного круга художников, стоящих «в стороне» от центрального направления в искусстве и его институционального существования. Этой темой также занимался британский исследователь Дэвид Маклаган. Специфика и этимология вышеупомянутых терминов анализируется в статье Александра Боровского «Художник тут рядом»2.

Исследование творчества людей с психическими проблемами всегда подразумевает несколько аспектов, один из которых чаще всего арт-терапевтический. Под арт-терапией мы понимаем занятия искусством с людьми, которые нуждаются в психологической помощи и поддержке. Обращение к творчеству позволяет им проявлять, осознавать и выражать различные инстинктивные импульсы и эмоциональные состояния через образы подсознания3. Важно, что при арт-терапии внимание акцентируется на самом процессе творчества и анализе результата с точки зрения психологии и психиатрии.

Мы же имеем дело с выставкой, где на первом месте эстетические, а не терапевтические достижения участников. Это возможность увидеть, как люди, обладающие естественной непосредственностью и определенной спецификой мышления (иногда в силу диагноза), выражают свое видение мира через творчество. Их произведения подчас удивляют своей экспрессивностью или трогательной наивностью. Иногда взгляд искушенного зрителя фокусируется на удачной композиции или интересном колористическом решении.

О творчестве особых художников сложно говорить с позиций искусствоведа, поскольку невозможно объединить эти работы, исходя из общих концептуальных принципов или культурологических подходов. Тем не менее, многие авторы имеют свою узнаваемую манеру и являются приверженцами вполне конкретных стилей. Например, очевидна увлеченность абстракцией у Ольги Сербиной, Алексея Дымдымарченко или Вадима Музыки, рисующего ртом. Некоторые экспериментируют с материалом: Елена Глинина работает с текстилем, Александр Челлак — с шамотом, а Артем Левинский избрал для себя пластилин. Особой удивительной манерой обладает Юлия Косульникова, которая делает зарисовки привычного ей мира больничных палат и их обитателей.

Творчество аутсайдеров стоит особняком, живет по своим правилам и продолжает вызывать интерес, питая современное искусство и проникая в него. В последнее время активно формируются способы репрезентации и бытования подобных произведений в мировом социокультурном пространстве. Этому способствуют благотворительные и образовательные проекты, а также выставки, попытки представлять особых художников на равных с «обычными» в музеях, галереях и на художественных ярмарках. Работа с такими авторами всегда подразумевает сложное взаимодействие профессионалов из разных сфер (психологов, психиатров, арт-терапевтов, художников, искусствоведов), поскольку путь их произведений к зрителю всегда сопряжен с целым рядом проблем. Но выставки искусства аутсайдеров важны не только для самих художников, которые хотят быть увиденными. Для публики это уникальная возможность открыть для себя особый мир особых людей.

Мария Салтанова,

старший научный сотрудник отдела новейших течений Русского музея



1. Цит. по: Богемская К. Понять примитив. СПб., 2001. С. 6.

2. Боровский А. Художник тут рядом // Каталог выставки «Ар-брют. Сближения». СПб., 2019. С. 2–5.

3. Платонова О.В., Жвитиашвили Н.Ю. Арт-терапия в художественном музее. СПб., 2000. С. 21




Александр Боровский
Художник тут рядом
Публикуем статью искусствоведа Александра Боровского для выставки "Ар Брют. Сближения", которая состоялась в 2019 году в Русском музее.

Художник тут рядом. Так, по аналогии с известным гуманитарным проектом «Антон тут рядом», хочется назвать эту выставку. Не хотелось бы в данном случае вдаваться в социально-медицинские проблемы абилитации. Выставка – прежде всего произведения. И эти произведения говорят сами за себя: за ними человеческие истории, причем истории одаренных людей. Они – непрофессионалы, они – вне истеблишмента современного искусства. Но они – художники. Только другие. Те, которые – рядом.

«Другое», то есть не соответствующее профессиональным канонам и нормам, искусство
с конца 19 века привлекает художников бунтарского склада. Сначала под «другим» понималось всё, что не отвечало европейскому цензу: искусство Африки и Океании, Востока. Затем – анонимное ремесленное искусство (вывески, лубок и прочее), им, в частности, увлеклись наши футуристы. За короткий период – от постимпрессионистов до молодого Пикассо – среди независимых художников сложился культ неученого художника, так называемого примитивиста, воплощавший мечту о полной свободе от всех и всяческих правил, мешающих самовыражению художника. И, действительно, несколько чудаков-самоучек, таких как Анри Руссо и Бамбуа или Никола Пирасманишвили, а много позже – Бабушка Мозес или Иван Генералич, вошли в пантеон современного искусства. В середине 20 века Жан Дюбюффе ввел термин art brut (грубое искусство) для характеристики арт-продукции людей, как сегодня это формулируется, с ментальными и психическими особенностями. Да и для своего искусства тоже – он выставлялся вместе с ними, черпал в их работах какие-то важные выразительные средства.

Сравнительно недавно английский критик Роджер Кардинал объединил одним термином все многообразие другого искусства: примитив, искусство автоди-дактов и детей, различных этнических образований и групп с ограниченными (в самом широком смысле) возможностями и т.д. Этот термин – outsider art. Он стал конвенциональным. В русском переводе, возможно, возникают некие негативные коннотации: физическая и социальная маргинальность и прочее. Изначально их нет. Речь идёт об искусстве «со стороны». Вне сложившегося арт-истеблишмента. Существующее параллельно с ним. Рядом. Но прежде всего – рядом со зрителями.

Есть ещё такой важный момент. За полтора века взаимоотношений передового (не только авангардного, но и вообще не традиционалистского, ищущего) с тем, что мы теперь называем outsider art, позиция первого по отношению ко второму была всё-таки, возможно неосознанно, прагматичной. Его поддерживали, из его среды рекрутировали великих художников-примитивистов, но прежде всего его использовали: для того, чтобы промыть собственное зрение, освободиться от стереотипов, подпитаться непосредственностью. Сегодня ситуация изменилась. Contemporary art настолько освободилось от любых цензов, что охотно принимает всех. Другое дело – дальнейшая реализация. Художник вправе считать себя принадлежащим современному искусству, никто не возьмётся оспаривать этот статус. Правда, практика показывает, что это статус деятельности, а не результата, маргинализация здесь не знает пределов. Всё важнее становится институциональная сторона: включенность в арт-истеблишмент, в рыночные, социально-иерархические, масс-медийные механизмы.

Так что outsider art характеризуется прежде всего свободой от «большого» арт-истеблишмента. Свободой не от тех факторов, которые играли роль прежде, а именно от него – в роли Старшего Брата.

Конечно, этот род искусства имеет свою социализацию: есть соответствующие специализированные музеи, арт-ярмарки, коллекции, журналы типа «Raw Vision». Если иметь в виду нашу российскую ситуацию, то эту социализацию ещё предстоит создавать. В СССР, надо признать, были попытки поддержать, как тогда это называлось, самодеятельное искусство.

Я, ребенком, помню, какое впечатление произвела на меня выставка пожилой ленинградки, всю жизнь проработавшей дантистом (кажется, её фамилия была Гуревич) в Доме самодеятельного творчества (кажется, так). Коты, собаки, на-тюрморты с сиренью, что-то ещё, такое же домашнее, непритязательное – но феерическая выразительность, витальность запомнились на всю жизнь! Отец с друзьями-художниками зачастили на выставку: что-то открывалось им, недоступное выученикам Академии. Была и другая форма работы с «примитивами»: два-три искусствоведа, беззаветно поддерживавших найденных ими примитивистов, пытались придать им статус настоящих художников. Два-три имени осталось, обросло монографиями. Но в целом огосударствлению этот материал не поддался. И не поддастся сегодня. От благотворительности и социальной поддержки не уйдешь, по крайней мере, при создании минимальной инфраструк-туры. Но и рыночная составляющая необходима – нужно создавать культуру собирательства outsider art: галереи, ярмарки, коллекции. Речь не о больших деньгах, кстати, как и на Западе. Как раз неопределенность ценообразования в «большом» арт-истеблишменте, его зависимость от экспертных оценок там стимулирует обращение к «другому искусству». Всё-таки собственный выбор никто не отменял! «Другое искусство» приближено к зрителю именно своей демократичностью: выбор здесь не зависит от опосредований (экспертов, институций, прессы). Здесь тот случай, когда работает принцип личного: близкое-неблизкое.

Устроители настоящей выставки надеются на интерес к этому искусству как таковому. Все остальные соображения, конечно, присутствуют, но они вторичны. Главное – придутся ли эти произведения по душе. Главное, чем берут лучшие произведения выставки – непривычная в современном искусстве непосредственность. Даже в обращении к эрмитажным шедеврам – «Портрету неизвестного» Кеса ван Донгена, «Танцу» А.Матисса , художник мощно перерабатывает исходный образ, не дает руководить своим видением. Другой обращается к мотивам политической истории – статуям вождей и героев. Никакой демифологизации по типу соц-арта! Напротив, абсолютно новая индивидуальная мифология – парадоксальная, напрочь оторвавшаяся от канона, неузнаваемо трансформированная по законам фантазма! А образы зверей: они – «как живые», но каждый раз – по-своему витальны. Они гуляют сами по себе. Думаю, это верный образ. Художники этой выставки гуляют сами по себе – без указки умных комментаторов и интерпретаторов. Как и их произведения: без поводка, без указаний. Они гуляют сами по себе. Заглядывают во внутренний мир зрителя, и, возможно, остаются в его сознании. А может, приживутся и у него дома.


Александр Боровский
заведующий отделом новейших течений Русского музея
Made on
Tilda