Выставка «Вне истеблишмента» — это первая масштабная попытка Русского музея показать работы художников-самоучек с ментальными особенностями и (или) психиатрическим опытом в непосредственном соседстве с признанными произведениями современного искусства, а значит, включить их в контекст мирового художественного процесса.

Зрителей, возможно, заинтересует, почему были выбраны именно эти авторы. Что их объединяет, кроме социальных критериев? На мой взгляд, все представленные художники обладают собственным узнаваемым визуальным почерком. Это самостоятельные творческие единицы. Визуальный язык каждого из них сформировался благодаря его жизненному опыту и отражает его мысли и желания, а не конъюнктурный запрос арт-рынка. И то, что в рамках одной выставки можно увидеть таких разных авторов, ясно демонстрирует, что не существует универсального стилистического проявления художников с особенностями ментального развития и психиатрическим опытом, как нет его и среди нормотипичных авторов.

Название «Вне истеблишмента» — попытка уйти от дискриминирующих слов, принятых в искусствоведческой среде. В русском языке нет подходящего термина для определения искусства, созданного людьми, принадлежащими к миноритарным группам. Термины «ар-брют» и «аутсайдер-арт», органично звучавшие в то время, когда их изобрели, сейчас уже морально устарели, но исследователи по-прежнему ими пользуются за неимением других.
Термин «ар-брют» был изобретен художником Жаном Дюбюффе в середине ХХ века для определения своего собственного творчества и коллекции, которую он собирал. По мысли Дюбюффе, так может называться только искусство, отвечающее определенным требованиям: «Ар-брют — это чистейшей воды свободная, спонтанная, инстинктивная («брют») художественная операция, все стадии которой вновь изобретены автором единственно на основе его собственных внутренних побуждений и порывов. А следовательно, это искусство («ар»), в котором проявляется только свойство изобретения, фантазии, а не присущие культурному искусству свойства хамелеона и обезьяны» [1].

То, что термин «ар-брют» акцентировал внимание на эстетической стороне произведений, а не на медицинской или социальной характеристике автора, стало настоящим прорывом и вывело все направление из маргинальной сферы на новый уровень признания в западных странах.

Но поскольку только сам Дюбюффе и сотрудники созданного им музея в Лозанне (Collection de l'Art Brut) могли решать, что относится к ар-брют, а что нет, явление приобрело закрытый, эксклюзивный характер. Возможно, именно по этой причине более широкое распространение в мире получил термин «аутсайдер-арт», предложенный в 1972 году Роджером Кардиналом как англоязычный синоним «ар-брют».

Однако со временем термин «аутсайдер-арт» вобрал в себя огромный диапазон явлений: искусство детей, коренных народов, жителей удаленных деревень, женщин, заключенных, людей с ментальными особенностями, татуировки, некоторые народные промыслы, самодеятельность и т. д. Термин указывает на социальный статус автора, что уже не выглядит уместным в XXI веке, когда «contemporary art настолько освободилось от любых цензов, что охотно принимает всех» [2]. Он был нужен для того, чтобы ввести в обиход новое для истеблишмента явление, но сейчас из-за расплывчатости границ превратился в маркетинговый инструмент, способ позиционирования произведений социально маргинализированных авторов на рынке искусства.

Название «Вне истеблишмента» отчасти идет по тому же пути романтизации отличий миноритарной группы, но необходимо отметить, что это намеренно. Наша цель — поднять этические вопросы принятия людей с ментальными особенностями. Что значит достичь символической инклюзии? И насколько она способствует достижению инклюзии реальной? Вопрос пока остается открытым, но мне кажется, что корректные формулировки способствуют повышению символического статуса явления.

Наиболее уместными мне кажутся такие выражения, как «искусство людей с инвалидностью», «искусство людей с ментальными особенностями», «искусство самоучек» или «искусство самодеятельных художников». Эти термины не несут печати эстетического отбора, как в случае с термином «ар-брют», зато они честно отражают социальную реальность.

Мне хотелось бы верить, что однажды общество достигнет такого уровня инклюзии, что специальных терминов не потребуется в принципе. И все, что достойно называться искусством, будет так называться без дополнительных пояснений. Но пока это не так, и приходится искать наиболее нейтральные варианты.

Благодаря стараниям Жана Дюбюффе, Роджера Кардинала и других людей, занимающихся репрезентацией этого искусства, на Западе существует более 400 галерей и музеев, которые выставляют художников с инвалидностью, ментальными особенностями, психиатрическим опытом. Их работы входят в коллекции крупнейших музеев мира. (Подробнее об этом — в статье Анны Суворовой.)

В нашей же стране дело обстояло иначе. В советскую эпоху визуальный язык многих художников, получавших лечение в психиатрических больницах, был очень далек от представлений о прекрасном, насаждаемых сверху, и часто близок к западным художникам-авангардистам — идеологическим врагам советского режима. Соответственно, это искусство режимом не одобрялось и было доступно лишь узкому кругу специалистов в области психиатрии, которые из-за специфики профессиональной оптики рассматривали его с прикладной точки зрения: как метод диагностики психиатрических нарушений. Искусствоведов в эту сферу не пускали, потому и не сформировалось такой традиции искусствоведческого осмысления и художественного признания, как на Западе.

Работники музеев объясняют отставание от Запада дефицитом специалистов — исследователей творчества людей с ментальными особенностями. Исследователи, в свою очередь, сетуют на нехватку художников и, стало быть, материала, на основе которого можно писать научные работы, в то время как в Европе и Америке выбор очень велик. При этом многие российские художники с инвалидностью, психиатрическим опытом, ментальными особенностями живут в закрытых учреждениях и не имеют условий для работы.

Представленные на этой выставке авторы — редкие и счастливые исключения. У них есть условия для реализации своего таланта.

Ильгар Наджафов с 2001 по 2019 год работал в арт-студии благотворительной организации «Перспективы». Он всегда говорил, что не смог бы рисовать, если б не имел таких условий — свободного и поддерживающего пространства единомышленников. Последние полтора года до своей смерти в 2021-м Ильгар из-за пандемии не мог приходить в арт-студию. И он действительно перестал рисовать, как и предупреждал.

Сергей Федулов работает в мастерской «Студии № 6», где есть возможность приходить и просто быть художником — благодаря грамотному подходу руководителей Веры Светловой и Александра Недеры, которые готовы принять любые идеи студийцев и не мешать их реализации.

Алексей Сахнов — художник, который работает вопреки всему, преимущественно в своей комнате в психоневрологическом интернате (ПНИ), отыскивая материалы повсюду: на местной помойке, в библиотеке и кабинетах сотрудников интерната, в арт-студии «Перспектив». Ему повезло найти поддержку в лице главного врача ПНИ Александра Ильина, который сам не чужд искусству и стал первым коллекционером и организатором выставок Сахнова в интернате еще в 1990-е годы. Ильин однажды поделился историей о том, как уборщица выбросила сахновские работы, решив, что это мусор [3].

Таким же образом обходились с работами Юлии Косульниковой. Известно, что до того, как ими заинтересовались профессиональные кураторы, эти работы не сохранялись персоналом ПНИ, в котором живет художница. Ее произведения давали для повторного использования другим обитателям учреждения.

Подобные истории можно услышать о многих художниках, живущих в интернатах, ведь представления большинства сотрудников ПНИ о том, как должно выглядеть произведение искусства, были сформированы в советские годы и носят категоричный характер: они либо требуют реалистических форм, либо в принципе исключают идею, что работы резидентов ПНИ могут обладать художественной ценностью. Принятие этой ценности подчас возникает лишь после того, как художник получает признание компетентных специалистов: искусствоведов, кураторов, музейных работников.

Очень важно — и для авторов, и для общества в целом, — чтобы произведения художников с ментальными особенностями не просто были показаны, но и сохранялись в музейных коллекциях. Такие работы ведь интересны не только тем, что созданы маргинализированными авторами: это настоящие произведения искусства, они прекрасны, в них есть новизна и оригинальность, они способны вызывать сильные чувства, доставлять эстетическое удовольствие. Без них современное искусство многое потеряет. И поскольку одна из задач музея — сохранять культурные пласты и артефакты, необходимо, чтобы произведения художников с инвалидностью становились частью музейных собраний наравне с работами нормотипичных авторов.

Может, когда-нибудь мы достигнем реальной социальной инклюзии. И наша выставка, надеемся, станет шагом в эту сторону.

1. Цит. по: Тевоз М. Ар-Брют. Женева: Editions d'Art Albert Skira S.A., 1995. С. 110.
2. Боровский А. Художник тут рядом // Каталог выставки «Ар-брют. Сближения». СПб., 2019. С. 3.
3. Ильин А. П. Сам себе арт-терапевт: Алексей Сахнов // Каталог выставки «Лампа Чиловек Он». Графика: Косульникова, Сахнов. Тексты: Петухова, Ильин, Сарычева, Цой. СПб.: Музей Анны Ахматовой, 2018. С. 10–13.